В Благотворительный Фонд обратилась жительница города Владимира — Брайловская Елена Светославовна, мама сына-инвалида с детства, Брайловского Федора, за оказанием помощи в реабилитации сына и иной юридической поддержки.
Мальчик родился в марте 1999 года в роддоме города Владимира. Лишь спустя несколько дней после родов мама узнала о том, что у ребенка после родов, в условиях роддома, возникли серьезные проблемы.
Историю Феди, записанную со слов его мамы, с ее разрешения, размещаю на странице Фонда ниже.
В настоящее время Федор инвалид 1 группы и нуждается в постоянной серьезной реабилитации, сейчас ему необходимо оплатить путевку по лечению заболеваний «Лечение нервной и опорно-двигательной системы» и «Климатолечение».
Стоимость путевки составляет 97600 (Девяносто семь тысяч шестьсот) рублей. Прошу всех неравнодушных принять участие. Каждый собранный нами рубль поможет в лечении Федора!
Прошу максимальный репост этой ситуации!
История Феди
Данная история мною предоставлена для публикации на сайте Благотворительного Фонда имени Алины Агалиевой.
«Ты только не плачь, мамочка!»
Так бы мне сказал мой сыночек – Федя, если бы мог видеть меня.
Моя история — это история страданий. За своего ребенка, за его жизнь, а самое главное за его будущее.
Когда мне его принесли в первые сутки после родов, на кормление, я была несказанно рада. Мы ждали с мужем этого мальчика, несмотря на то, что уже были многодетными. Федя родился здоровым, по шкале Апгара 8-9 балов. Всю беременность я проходила без болезней и патологий. Все скрининги были хорошими. Ничего не говорило о том, что имеются какие-то аномалии. Да и по наследственности ни я, ни муж, ни мои дети ничем не страдали. Все были здоровые. Врач, принимавший роды, сказал мне: «все бы так рожали» и ушел обедать, время было 13-30, роды принимала одна акушерка, да и я была в этих делах уже опытная.
Федя родился 2 марта, весом 3150, рост 52 см, и все последующие дни до 6 марта, ежедневно я его видела, кормила грудью, носила, обнимала, видела его маленькую аккуратную головку, его глазки, он был достаточно активным. В роддоме я помогала своим однопалатницам, которым сделали кесарево сечение, сама я себя чувствовала хорошо. Ничего не предвещало беды. С вечера 5 го марта на смену начали заступать веселые акушерки, врачи, медсестры, все готовились к весеннему празднику — 8 марта. Радостные отцы дарили медперсоналу цветы, тюльпаны, конфеты и не только, все сопровождалось и спиртным… Наступали выходные. Выписку меня и Феди готовили на после праздников, на 9 марта.
В палате №1 нас было 11 рожениц. Наступило 6е марта. Нам приносили на кормление детей в руках медсестры, при этом каждый раз одна держала в каждой руке по одному младенцу. Вроде для них это было привычным делом. Но только, видимо, не в состоянии алкогольного опьянения. Мы видели, что с каждым кормлением медсестра обременяется шаткой и неловкой походкой от выпитого спиртного, и уже в ночь, на последнем кормлении, детей не приходил никто в палату забирать. Тогда я с соседкой по палате вышли в коридор, там тоже никого не было, мы дошли до сестринской и увидели веселую компанию медицинского персонала, акушеров, врачей, медсестер. Все они выпивали, смеялись, на столе стояло спиртное, шампанское, закуски. Нас это очень смутило, но, тем не менее, мы спросили: «Вы детей забирать будете? Или нам с ними ложиться спать, если это можно?». Веселые медсестры, смеясь ответили: «а мы думали, что Вы еще не наигрались…». Я до сих пор помню эти слова и эту сцену. Им не было стыдно, у них был праздник. Они были пьяные. Только спустя некоторое время шатающаяся акушерка пришла в палату и отнесла детей. При этом ее состояние было явно нетрезвое.
Видя всю эту картину, мы с другими роженицами думали и осуждали, а что если кого-нибудь экстренно привезут и надо будет делать кесарево сечение… А если тяжелая ситуация, и будет необходима ясная, а главное трезвая голова и руки врача. Что же будет с этой женщиной и ее ребенком. Кто будет ими заниматься. Та же картина повторилась и в другие два дня. Вечером медперсонал вновь праздновал «женский день 8 марта». Сына мне приносили, головка его была укутана роддомской пеленкой, и тело его я также не видела. В ночь на 8 марта мне сказали, что он проспал всю ночь. Позже я узнала, что в роддом вызвали вечером врача УЗИ и он сделал обследования. Утром 9 марта врач подошла ко мне и сказала «мы вас будем переводить в детскую больницу, так как у вас гидроцефальный синдром». На мои вопросы толком не могли ничего ответить.
Когда через 2 дня сына перевели в детскую больницу, то вновь сделали УЗИ головного мозга, и врач мне сказала только тогда, что у Феди в голове кровь, в желудочках мозга, тогда же выставили диагноз внутричерепные кровоизлияния травматического характера. При этом голова за одну неделю увеличилась на 2 см.
Я, будучи, не медиком, не понимала, естественно, что надо делать и доверялась полностью врачам детской больницы. Феде делали мочегонные, какие-то препараты, но он стал вялый, мышечный тонус был совсем слабый, а также он начал запрокидывать назад головку.
13 марта мы с мужем попросили священника окрестить Федора прямо в отделении патологии детской больницы, потому что все медики говорили, что он скоро умрет. Нас пропустили и Федор обрел крещение и не умер, продолжал жить.
Тогда я еще не осознавала и не понимала, что это значит и не могла представить, что именно с того весеннего праздника, мой ребенок перенес травму головы, которая вызвала кровоизлияния в мозг, что именно с того момента мой ребенок уже никогда не будет здоровым, что он никогда не скажет мне «мамочка, не плачь», «мамочка, я тебя люблю». Вместо радости жизни мой сын получил мучения возникшими тяжелыми состояниями и болезнями от них.
Боль, и физическая, и моя душевная, ворвалась неожиданно в нашу жизнь. Они остались и сейчас.
Хотя все эти годы, все это время мы надеялись с семьей поднять Федю, восстановить его, и сейчас это делаем.
После того, как нас перевели в детскую больницу, то положили нас даже не в реанимацию, а в отделение патологии новорожденных, а затем в неврологическое. Там мы находились три недели, после чего нас выписали, как указали с улучшениями. Хотя при этом невропатолог подтвердил травматический характер кровоизлияний 3-4 степени и внутричерепную гипертензию. Рекомендации были даны в виде потребления глицина и диакарба. В таком состоянии мы убыли домой, надеясь, что все пройдет, как утверждали врачи.
А ребенок мой продолжал страдать, он стал очень беспокойный, плохо сосал грудь, его голова увеличивалась в размерах, врачи же сказали вести дневник и я терпеливо измеряла Феде голову и записывала. Он у меня и сейчас сохранился, листочки в клеточку.
Думаю, что страдания невинного ребенка — высшая форма несправедливости и крайняя степень проявления зла на земле. И это зло вторглось всеми своими сторонами в мир моей семьи, моих детей, потому что каждый из них видел, что младший брат мучается, а позднее и умирал, и только любовь близких, тяжкий труд, молитвы, уход, спасал его от смерти.
Вот такая цена была моего доверия врачам, как в родильном доме, так и в детской больнице, обещавшим, что все будет хорошо и Федя поправится. Которые не предприняли никаких действий исправить ситуацию, провести необходимые вмешательства, лечение, консультирование в Федеральных центрах, по сути, отправив нас домой, как бог даст.
Будучи дома нас посещал педиатр, фельдшер, которые явно замечали признаки надвигающейся беды, но выписка из больницы свидетельствовала о том, что мы должны наблюдаться по месту жительства у невролога, хотя размер головы у Феди за три недели увеличился на 4 см. В три месяца нам было дано направление на консультацию к нейрохирургу в областную больницу. Прием тот был очень краток, по сути, врач ребенка не осмотрел, не подошел даже к кушетке, сказал, что все лечение верное, продолжат пить мочегонные таблетки, наблюдаться у детского невролога.
Мы регулярно привозили сына в детскую поликлинику в Добром, на прием к врачу и делали УЗИ, все лекарства принимали по назначению. Но Феде становилось хуже, он был вялый, голова увеличивалась в обьеме. В августе месяце, я вызвала фельдшера, так как Федя внезапно начал синеть, у него становился редкий пульс. Прибывшая фельдшер сказала ехать в детскую больницу, так как по ее мнению жидкость стала давить на продолговатый мозг. Мы поехали в детскую больницу, это была пятница, вторая половина дня, и заведующая приняла решение «отсосать мозговую жидкость через родничок», при этом сообщила нам, что ребенок может не выжить. Федора унесли в процедурный кабинет, а мы сидели под дверьми его и ждали со страхом результатов. Я лишь теперь понимаю, что это все необходимо было делать раньше, в надлежащих условиях, надлежащими врачами, под контролем реаниматологов. Федора вынесли живым, и меня оставили с ним в простой палате, в отделении детской неврологии.
Но я радовалась рано, так как с этого момента ребенку стало еще хуже. Ночью Федю начало ломать, он выгибался, кричал, видимо боль была нестерпимая. А на утро, в субботу, он был полностью парализован: не сосал молоко, не брал грудь, не мочился, не опорожнялся. Эти функции организма полностью отключились. В связи с чем нас, только во вторник, 17 августа отправили на консультацию в Загородную областную больницу к заведующему отделением нейрохирургии. Нас не сопровождал никто из врачей, и я носила Федю на руках, а водитель больничной машины отрывал двери и носил стационарную карту. Нейрохирург, увидев сына, сказал, что ребенок «сегодня-завтра перестанет дышать», что надо было 2 месяца назад ставить шунт. Далее мы спустились в зал, где делают томографию, и там врач сказал «поздно что то делать».
В таком оглушенном состоянии, с такими выводами специалистов, мы возвратились в детскую больницу, в отделение неврологии. Увидев меня с Федей, врач в сестринской и медсестра пили чай, они сказали: «Знаешь, зачем мы тебя посылали? Чтобы тебе сказали, что он не операбельный! Ха-ха!!!». И это, в действительности, было, эти слова.
Заведующая отделением была не менее «корректна» и посоветовала мне возвращаться домой. Ее слова были следующие: «зачем вам операция, это 1000 долларов, продадите последние трусы, мы вас отправим домой в деревню, все равно где умирать, а нам надо тараканов травить». И этого я тоже никогда не забуду. Таким образом нас с сыном выписали умирать. Ему было тогда 5 месяцев.
Говорят, что высшая степень любви – взять на себя участь любимого, встать рядом с тем, кто страдает, и разделить его боль. Я разделили эту боль Федора. Никто не видел мои горькие слезы по ночам, я должна была быть сильной и примером для других детей. Никогда за всю свою жизнь до этого я так не плакала. И никогда раньше не знала, что слезы могут так обжигать лицо. Не могу все описать. Не всё в нашей жизни передается словами.
Неожиданно, парадоксально моя жизнь претворилась в ежедневную борьбу за жизнь сына. Во всех проявлениях с медициной. И все время я ждала чуда, восстановления сына. Я принимала все меры, возможные и невозможные. Та медицинская карта, которая у меня на руках, пополнялась все новыми записями. Но чуда не происходило. Исцеления не состоялось.
Наш случай был глубоко запущен. Запущен людьми в белых халатах. Которые, по цепочке, покрывали страшный грех друг друга. Сначала в роддоме, затем в детской клинической больнице, а позже и в нейрохирургии областной больницы. У Феди за эти месяцы отмерла большая часть вещества головного мозга, жидкости раздавили важные центры, в том числе и зрительный. Он перестал видеть.
Никто не хотел браться за него и оперировать, боялись смерти на столе. Думали, что он умрет дома, и возможно списать на какой то случай и мнимую гидроцефалию.
После больницы у Федора были очень сильные боли, в детской больнице швы между костными пластинами на голове разошлись. Костные пластины плавали под кожей, как «острова». Когда приехала педиатр, она мне сказала: «Умрет – не закапывайте, а везите в детский морг в Доброе. А то заставим выкапывать». Все боялись даже смотреть на сына, я одна его кормила, носила, переворачивала. На голове у него появились пролежни, были сильные боли. Я страшно боялась, что он перестанет дышать. Так прошло 1,5 месяца. Каждый день я делала ему массаж пальчиков, и он стал оживать. Я кормила его своим материнским молоком, передавая не только иммунитет, но и ту свою душевную силу для восстановления. Врачи города Владимира от него отказались.
Ища различные способы лечения сына, я в декабре (в 9 месяцев) с ним поехала в Санкт-Петербург, где с ним сходили на консультацию к профессору, также нам там сделали УЗИ головного мозга. По результатам было все плохо, настолько, что я поняла – не восстановиться мой сын. Там были не только последствия кровоизлияний, но и разрывы дна желудочков головного мозга. Профессор сказала, что операцию делать нельзя по восстановлению структур, так мозг весь уже не состоятелен.
Профессор подтвердила мой рассказ о том, что Федор получил травму в роддоме, вероятно при падении, когда его уронили, а также, что длительно употребляемый, назначенный Феде диакарб, усугубляет так называемую «водянку». Было назначено иное лечение.
Долгими окольными дорогами Владимирская медицина шла к тому, что бы сыну сделать наконец операцию шунтирования, для того хотя бы, чтобы уменьшить страдания ребенка и дать возможность расти, хоть таким. Операция была сделана только в 1, 5 года в областной больнице, во взрослом отделении.
Перед операцией меня обязали подписать разрешение, согласие на операцию в стационарной карте. Врач рассказала мне, что предварительно позвонила в детскую неврологию в Добром с вопросом — «что вы натворили, из за вас ребенок ослеп». На что ей ответили – «мы надеялись, что он умрет». Перед операцией Феде сделали КТ головного мозга. Так как не было пленки для печати, операционная бригада смотрела снимки на мониторе. Все большие полушария были заполнены жидкостью. Толщина мозгового вещества была до 1 см, а местами была продавлена до черепа. На момент операции голова у Феди была 60 см. Все было доведено до крайней степени развившихся патологий.
Операцию сын выдержал, вопреки прогнозам врачей. Он не мог умереть, ведь мы за него боролись.
Прошло много лет. Федя не говорит, но он живой, он красивый, мы научили его передвигаться с нашей помощью, мы ищем новые пути восстановления и радуемся тому что есть. Самое главное, что мы вместе и что нас ничто не разлучило, и я уже не плачу. Как тогда, 22 года назад».
